|
|
| |
| AP |  | |
|
|
| |
Давным-давно в одном дальнем селе жили крестьянин с женой. Жили не то чтобы богато, но и не бедно. Перед соседями не зазнавались, жили скромно, праведно, ни лаптю, ни сапогу не кланялись. С супругою своей за долгую и милую жизнь прижили они одно единственное дитятко – дочурку Настасью, бледненькую и молчаливую девочку. Хворала она с самого сызмальства ножной слабостью так, что крестьянину приходилось часто ее на закорках носить. Бывало, спустит он ее с печи, усадит за стол у окошка, а сам с женою в поле уйдет. Воротится, а она все на том же месте сидит, да в окошко задумчиво смотрит. «Что ты Настенька?» – спросит он ее, приголубит, приласкает: «как тут без нас денек-то скоротала?» А она посмотрит на него своими разными глазками¬ (один у нее был зеленым, а другой – голубым), да отвечает тихо и кротко: «ничего, тятенька, ладно. Смотрела как ребята за двором в салочки играют». Вздохнет тут крестьянин, погладит ее по головке и отойдет в смущении. Не любили Настеньку деревенские. Ни взрослье, ни детвора… За глазки ее разноцветные не любили, мол, от лукавого это. Дрянная это, девчонка, меченая.
Времечко шло, Настенька подросла, вышла тоненькой высокой девушкой, беленькой, красивой, но все такой же задумчивой и молчаливой. Хворь неотвязная, немощь проклятая все не оставляла ее. Все так же сидела она у окошка и глядела своими большими разноцветными глазами на улицу, где уже не салочки у детворы, а песенки, хороводы, да гулянье парами. Отложит она рукоделие свое, закроет руками лицо и плачет. Не от тоски по гуляньям, а об опостылевшем житье своем. Перемены бы хоть какой.
И вот, одним днем просит она отца принести ей камыша сухого с речки тихоструйной, мол, буду половики вязать, да игрушки всякие для детворы ладить. Что продаст отец на ярмарке, то к избе и прибытком станет, ан нет – так хоть какая-то смена занятью. От отца, человека сердечного и жалостливого, ее тоска не сокрылась. Видел он все и еще больше понимал, а потому согласился и тем же вечером принес добрую охапку камыша. Разложил пахучий на полу в избе и сказал дочурке, что б та поаккуратней была с новым занятьем.
Пошла у Настеньки работа. Сама с печи слезет, сама на костыликах до окошка доковыляет, усядется и мнет, гнет, плетет, да еще и песенки под нос себе распевает. Глядь, а к вечеру уже и два половичка простых готово. Одобрили отец с матерью труд, когда вернулись к вечеру с поля, похвалили и подстилку не в чулан для ярмарки убрали, а расстелили по избе, мол, первое лучше завсегда про себя оставить. Просты, уж слишком. Замечание не в упрек, а в назидание – мастерство с опытом приходит.
Вяжет тростинки Настя день-деньской, учится. Весна прошла, лето обернулась и пришла осень. Холоду еще нет, но листва на деревах пожелтела, красны ягоды пошли, а птицы клиньями на юг подались. А Настенька ничего этого не видит – знай плетет себе половички, да игрушечки. И так ладно, так складно у нее выходить стало, что любо-дорого посмотреть. Матушка больше не устилала поделками дочурки избу, не дарила кумовьям, да соседям, а припасать стала к большой хлеборобной ярмарке.
Половички, да коврики Настя скоро смекнула как надобно вязать и, сладив три дюжины, принялась за игрушки для торга. И что не поделка, то вылитый зверек, разве что не дышит. Птички маленькие, из тонких надломанных тростинок, лисички с длинными плетенными хвостами, телята в полный рост стоят, смотрят угольками глаз и чуть ли не мычат.
Но вот, пришел праздник большой – День урожая. Отец телегу подготовил, уложил в нее мешки с зерном, да картошкой, половички Настенькины, да игрушки все. Все, да не все. Одну игрушку – плетеного человечка – Настя припрятала для себя. Уж больно долго она с ней нянчилась, немало труда приложила, много души оставила. Да и незакончена она была. И можно было ли ее закончить? Сколько Настя не смотрит на работу свою, но всегда найдет, что исправить, что поправить. Порой, засыпала с нею в руках и просыпалась с нею же.
Уезжали крестьянин с женою на три дня и, запрягая лошаденку, дал отец наказ дочери со двора не ходить дожидаться их и, присев на дорожку, в путь отправился. Настя же, проводив родителей, вернулась в избу и села за работу, да так и провозилась до самой ночи, заснув под лучиной.
Вдруг слышит она ночью, что зовет ее кто-то. Жалобно так зовет по имени. Выбралась Настя из-за стола, достала новых лучин и разожгла их от печных угольев. Огляделась и видит – сидит в уголке ее куколка, всхлипывает, причитывает, да своим камышиными ручками камышиные глазки трет. Наперво испугалась Настя – чудно, как в сказке оживший-то человечек. Хотела даже на улицу выскочить, людей скликать, но, на полпути воротилась. Стыдно ей стало, как будто друга близкого бросает, отворачивается от его беды. Опустилась она на пол пред игрушкой и погладила ее, приласкала. А игрушка к ней, как к матери родной так и льнет, так и моститься на колени. «Что ты плачешь?» – спрашивает она, а игрушка ей отвечает, мол: «домой хочу на бережок родной речки тихоструйной». «Ну иди, коли так» – говорит Настя: «я дверь-то отопру, ступай». Пуще прежнего зарыдал человечек: «не дойти мне никак одному. Ночь темна безлунна, а днем меня собаки, ли вороны растерзают. А нет, так дети озорные по тростинке растащат».
Рада бы Настенька помочь чуду бедному, но и ей не дойти до речки ни днем, ни ночью. Говорит она так, а человечек и отвечает: «а ты сплети себе чулочки и платьице из камыша-то того. Они тебе сил и придадут». Послушалась Настя, насилу дождалась зари и весь день, без еды и отдыха плела себе чулочки мягкие из камышиных метелочек и сарафанчик с платком. Поспешала, ни пальцев, ни глаз не жалела, что б к ночи управиться. К полуночи управилась, скоро переоделась, взял на руки человечка, отперла дверь, отворила калитку и пустилась к реке. Сладко и радостно бежать ей было, внове все.
На берегу сыром и топком остановилась, спустил на землю человечка и тот, даже не простившись на радостях, прытенько скрылся в камышах. Подивилась такой отвязчивости Настя, вздохнула, пожала плечами и двинулся обратно. Что уж поделать? Видно больно по свободе человечек истосковался. Вернулась она домой и, так, не снимая камышовой одежи, повалилась на лавку и мигом уснула.
Спит Настенька, спит. Всю ночь спит, весь день непробудно, а под вечер вернулся крестьянин с женою. Глядь, а дочурки нет – вместо нее одна только куколка плетеная на лавке валяется. Смекнул крестьянин, что видно, хранительница очага-то ослушалась родительского наказа и со двора ушла, да не куда-нибудь, а за камышом. Оставил он жену неутешную в избе, а сам бросился к речке тихоструйной.
Не долго искал он, не долго кликал, а только завидел, как среди пучьев камышины лежит белый ком. В грязи увяз, в трясину завяз. Ну он его из речки тянуть. Тянул, тянул, насилу вытянул. Смотри: точно что Настенька, вся испачканная, белая, да хладная как снег. Ухо к груди приложил – дышит. Взял он тут ее на руки и в избу понес, на печи отогревать.
Ох, какого страху только натерпелись крестьянин с женою, плакали, молились, но обошлось все – к ночи дочурка их отогрелась, задышала полной грудью, опамятовалась. Открыла глаза, улыбнулась родителям, осмотрелась, да вдруг и спрашивает: «а дитятко-то мое где?» Не понимают тяти: какое, мол, такое дитятко? А она указывает на лавку, где соломенный человечек забытый, да заброшенный лежит. «Да вот же» – отвечает: «верните мне скорее». Мать осерчала сперва: «сама чуть не погибла, нас с тятей до седин раньше сроку довела, а все в игрушечки играть?!». Настя в слезы: «не понимаете, маменька вы ничего. Это доченька моя родная, верните!» Не слушает ничего, как обезумела. Делать нечего – подал отец ей игрушку и Настенька сразу успокоилась, заворковала над ней, зацеловала и колыбельную запела.
Подивились крестьянин с женою, повздыхали, поохали, но делать нечего. Странна была Настенька и прежде, ноне страньше стала, да и только. Забросила рукоделие, камыш оставила и с утра до ночи куколку нянчит, как всамделишнее живое дитятко. Крестьянин вскорости люльку сладил, а мать распашонок нашила и зажили они как прежде, только малость чудней.
И все бы ничего, да завелся под деревней Змей поганый. Свил гнездо себе в камышах у речки тихоструйной и, то коровенку утянет, то козу, а то и воз с седоками и поклажей – даром, что вдоль реки большая дорога проходила. Нет сладу с чудищем: ходили мужики с вилами, да острогами – насилу живы остались. Возроптал народ: на избу крестьянина кивает, мол, это все Настька беду накликала камышиной своей. Соседи все и кумушки разлюбезные расплевались с крестьянином, вернули взад все подарки Настенькой плетеные. Приходят на порог, бранятся, толкуют, что надо б Настьку Змею отдать, что это она разноглаза повинна во всем. Закручинился крестьянин с женою своей – совсем им проходу в деревне не стало, не здороваются, да к черту всё шлют. Но отдавать Настеньку чудищу и думать не думают. Судят как бы зиму перезимовать, да с весной на места новые податься, где их не знают.
А Настенька-то все видит. Понимает она, что родителей ее съедят селяне к весне, не целиком, так по кусочку. И вот, решилась она покончить всё: собралась как-то ночью, встала на костылики свои, поцеловала на прощанье куколку и, обходя скрипучие половицы, вышла из избы и дальше пошла к речке тихоструйной.
Утром проснулся крестьянин, а Настеньки нет ни на полатях, ни на печи. Оббежали с женою весь двор, под корытце каждое заглянули – пусто. Тут смекнули они, и к речке бросились. А там на бережку уж вся деревня собралась. Протолкались они к воде, глядь, там, меж измятой камышины и земли взрытой Змей околевший лежит. Из пасти Змеиной пук камыша торчит, горло Змеиное все мелкими уколами рассажено и проткнуто изнутри острыми и тонкими тростинками. Кровь черная с водой мешается и медленно, точно деготь, вниз по течению идет. Но Настеньки и следа нет. Никто ее не слыхивал, никто ее не видывал.
В кручине горькой воротились крестьянин с женою домой, но еще ко двору подойти не успели, как слышат – плач младенчика. Да не откуда-нибудь, а из избы ихней! Входят и что же? Плачь-то из люлечки слышится, там где Настина куколка завсегда почивала. Подходят, снимают кисею, а внутри лежит ребеночек, новенький, здоровенький, зелеными умными глазками на них смотрит.
Исправлено: Head Hunter, 05 сентября 2024, 08:32Ом Мани Падме Хум. |
|
