|
|
| |
| AP |  | |
|
|
| |
Последнее
Больше всех Юки озадачила женщина в зеркале, та что никогда не раздевалась и всегда сидела по уши в сугробе, пуская ледяные облачка пара. Это была Диз. Та сама с Вербарии, о которой рассказывал Енисей. Не то чтобы это Юки как-то смутило, просто… Все остальные, пусть и не менее чудные, но предстали пред ними в обычном, человеческом виде. Вавилова с Абой она помнила, даже Эйра, которая, как оказалось, вовсе и не искусственный интеллект, а самый настоящий разум планеты, и то всем своим видом походила на человека. На Юки, если выражаться точнее. Но отражение…
– Ну, что ж, что отражение, – насуплено оправдывалась Диз в памятный вечер знакомства. – У вас, вон, у самих была целая индустрия, связанная с предоставлением удаленного доступа к цифровым образам.
– Э… Видеочат? – уточняла Юки, лихорадочно вспоминая, когда это они успели оцифровку личности возвести в ранг целой индустрии и как это событие прошло мимо нее.
– Именно! – ответствовала Диз и, залихватски свинтив пробочку с бездонной фляги, угостилась горячительным. Вокруг нее всегда был снег, всегда было темно и она всегда была полупьяна. Издержки запечатленья, что уж тут поделать. – Вот и, может, я с вами сейчас по такой балалайке говорю. Я ж правильно сказала? Балалайка?
– Угу, – отозвался тогда мрачный Вавилов. – На ней, как правило, бренчат…
Сей краткий эпизод, запавший Юки в память по праву одного из первых впечатлений от знакомства, оставался чуть ли не единственным. Едва они с Енисеем возникли в подземной избе, как Эйра или, если верно ее назвать – Матушка Земля – взяла ее в оборот и повела так, как давно было задумано. Тогда Юки не без облегченья, поняла, что всю дорогу играла свою роль, пусть и не самую благородную, но ключевую роль доставщицы. И, коли они здесь, то справилась со своей ролью блестяще. А еще утешал факт, что Матушка Земля крутила всеми-превсеми еще до их рождения. Да и к себе, мягко говоря, снисхождения не проявляла.
– Времени у нас в обрез, – сурово пояснила она, выждав все-таки полчасика на скорые расспросы и возгласы. – Если Игроки нас обнаружат, то ни наше знакомство, ни проделанный нами путь станет ничем. В ноль обратиться. Так что, друзья-товарищи, после перезнакомимся как следует. А теперь!..
После таких заявлений Юки всю дорогу знобило от мыслей о скальпеле, сияющем белизной халате и фонтанах крови, пятнающих все это холодное безразличие. Впрочем, в итоге все свелось к сумраку чулана, где они вдвоем с Эйрой заперлись и, «ни о чем не думая», два часа к ряду смотрели друг другу в глаза. Занятие показалось Юки утомительным хотя бы потому, что ни о чем не думать, когда думать очень хочется, оказалось чрезвычайно трудно. А если прибавить к этому еще и то, что смотреть в глаза положено всем-всем людям когда-либо рождавшимся и умершим на Земле, смотреть пристально и без единой мысли в голове, то…
Словом, когда они вышли из чуланчика и Эйра с триумфом предъявила товарищам выпуклый блестящий диск, следующие два часа Юки созывала мысли обратно, в стайку, точно непослушных курей, разбежавшихся по огороду. Когда же мыслительный процесс вернулся в прежнюю рассудительную форму, она заметила, что Енисей за время их отсутствия, помрачнел, насупился и перестал разговаривать. Пока они шествовали к новой двери, знакомой только здешним квартирантам Вербарии, она взяла Енисея за руку и потянула за собой, вынуждая отстать.
– Что? – шепотом спросила она. – Тебе сказали что-то?
– Да, – не сразу, натужно выдавил из себя Енисей. – Они сказали мне, объяснили, что я… Просто воспоминание. Коллективная память обо мне всех тех вербарианцев, что я хранил в себе. Я…
Он посмотрел Юки в глаза и сердце ее мучительно заныло, так жалок был сейчас его взгляд.
– Я просто воспоминание. Тогда я хотя был психоботом, а теперь…
– … Теперь ты точно такой же как и всегда.
Эйра и два ее спутники стояли в полумраке длинного коридора, поджидая их. Голос ее, несмотря на некоторую отдаленность, звучал так, будто она стояла рядом.
– Психоботом ты был только раз, самый первый, когда был рожден. Все итерации протекающие в глубине меня, как и все партии Игроков в Спираль проходили с тобой, как с памятью. Как вот с ними, – она обвела своих суровых молчаливых спутников мимолетным взглядом, – или вот с ней, – она указала рукой на Юки, отчего та невольно сбилась с шага. – Жизнь это только первый, самый простой, но фундаментальный процесс, который заканчивается фиксацией набора взаимосвязанных функций. То есть формированием личности. Души, если хочешь, ментальности. Ментальность представляет собой информационную матрицу, фрактал, упакованный в контуры личности. Я, вот, сложена из таких ментальностей. Следовательно, я впереди и прежде всех – воспоминание. Так что мы с тобой очень похожи, Енисей.
Она улыбнулась.
– Но есть еще что-то, чего Игроки не знают. Помимо информации, – строгой, логичной, причинно-следственной, – ментальности умеют чувствовать. Любить, например.
Юки и Енисей приглянулись.
– Ты ведь и сам любишь, не так ли? – спросила Эйра и не дожидаясь, продолжила. – А раз так, то и ты полноценная ментальность.
Выждав немного, она глубоко вздохнула во всеобщей, повисшей тишине, шагнула к Енисею, взяла его за руки и медленно с чувством проговорила:
– Неважно как ментальность родилась или в чем запечатлена. Важно, что она осознает себя, как нечто самостоятельное и, самое главное, любит.
Еще раз улыбнувшись, она сжала ладони Енисея в своих, выпустила их и распрямилась.
– Первые же видят в ментальностях только материал. Эдакую базу данных из которой что-то, по их мнению, получится что-то хорошее.
– Что? – не выдержала Юки. – Что может быть хорошего в уничтожении целых миров?! Да, они их пробуждают, но для чего? Что б потом умертвить?!
– Вырастить и собрать. Правда, это только отчасти так. Миры рождаются и умирают сами собой. Так существует Космос. Это его нормальное состояние. Зачем – одному Космосу известно. Может, он так учится. Или думает. Не знаю. Может и вовсе нет никакого смысла. Но я знаю, что Первые вмешались в этот процесс, срезают миры и забирают их себе. С какой целью мне, опять-таки, неведомо. Но, – брови Матушки Земли сошлись на переносице. – Но из них, по крайней мере, можно выбить ответ.
Эйра высказалась и замолчала, продолжая пристально смотреть Юки в глаза. Несмотря на всю тяжесть сказанных ею слов, несмотря на увесистость угрозы, взгляд Эйры был таким, будто бы Юки всматривалась в себя перед зеркалом. Будто бы все высказанное исходило от нее, а не от Матушки Земли.
– Кхм, – прервал затянувшуюся тишину в коридоре тактичное покашливание. Это прислоненная к стенке зазеркальная Диз напоминала о себе, будто заглянув в замерзшее окно. – Мать… Теперь у тебя манипулятор и… Пока все не завертелось, может, вытащишь меня отсюда? Я не жалуюсь, мне и тут неплохо, только вот как бы не разбилось мое зеркало, пока ты им вопросы задавать будешь.
Матушка Земля перевела свой взгляд на зеркало, слегка наклонила голову набок, сощурилась. Диск над ее раскрытой ладонью завертелся. Вращаясь все быстрее и быстрее он превратился в серебряный шарик, что слетел с ее ладони, описал над головой нескоро медленных кругов (все в абсолютной тишине) и подплыл к зеркалу Диз. Сколь быстро вращался диск у Юки оценить не получилось, но очень, очень быстро. Настолько быстро, что вскоре он начал светиться, испуская во все стороны мягкий серебристо-белый, теплый свет. Странно, но его лучи грели лицо точно так же, как и ласковое майское солнышко в безветренную ясную погоду. Хотелось закрыть глаза, расслабиться, да так и скоротать под его безмятежными лучами остаток дней. Впрочем, Юки не поддалась соблазну, продолжая, пусть и не без труда, наблюдать за действиями манипулятора.
Испускаемые манипулятором лучи постепенно сфокусировались на зеркале, да так, что по коридору вновь расплылся густой полумрак. Только зеркало, в котором стояла прикрыв глаза ладонью Диз, все светилось отражая интенсивное свечение солнышка в миниатюре. И опять – ни звука, а оттого отчетливей и звонче раздался треск лопающегося стекла. От краев к центру зеркала побежала сеть мелких концентрических трещин. Они сбегались к центру зеркала, где стояла Диз, точно круги, расходящиеся от брошенного в спокойную воду камня. В сетке трещин угадывалось что-то. Какой-то порядок. Так, будто узор на стекле это не просто беспорядочная сеть трещин, а что-то осмысленно, что-то, что содержит в себе смысл.
Когда трещинки сошлись в центре, Диз точно тоже вся раскололась на миллиард осколков, удерживаемых в раме зеркала. Свет от манипулятора сузился еще сильней. Теперь это уже был не прожектор, а очень, очень узкий лучик фонаря, направленно точно в центр сети трещин. Из ослепительного пятнышка на пол коридора беззвучно упал маленький осколок света, потом еще и вот уже целый каскад искр посыпался на пол, обнажая почерневшее от времени дерево – щит к которому, собственно, само зеркало и крепилось. Остался только один пустой прямоугольник. Все серебро света теперь покоилось на полу сияющей, переливающейся драгоценными камнями россыпью. Свет тускнел, обретая лазурно-голубой цвет, точно такой же, какой Юки помнила по волосатой от проводов колбе с вербарианцами.
Манипулятор медленно опустился, завис над грудой сияющих осколков, замер. Эйра, склонила голову в другую сторону, руки ее, все время свисающие свободно вдоль тела немного приподнялись. По лазурной кучке побежали волны густой синевы, как, бывает, уголья начинают сиять ярче, когда на них подует ветер. Быстрей, быстрей, пока вслед за волнами цвета заволноваласись и сами осколки. Кусочки с краев, вслед за приливом света потянулись к центру. Они взбирались друг на друга, выстраивались в высокую конструкцию, будто наэлектризованные. Постепенно, осколок за осколком, они выстроились в определенную человеческую фигуру… Эдакую аморфную ледяную статую, сияющую внутренним голубым светом. Когда на полу не осталось ни одного кусочка, свет от оболочки заструился внутрь скульптуры. Наконец, снаружи осталась только прозрачная оболочка из прозрачного стекла за которым в глубине клубилось что-то… У Юки, и без того зачарованной невероятным зрелищем, перехватило дыхание. Она видела ее. Она видела душу Диз своими собственными глазами.
«Красиво».
Полыхнула вспышка, раздался многомерный звон. Когда свет схлынул на полу пообыкновевшего коридора лежала Диз. В белом балахоне сшитом, прям на теле. Юки помнила его. В точно таком же очнулась и она в мастерской Енисея. И значит…
– Она перешла.
Матушка Земля опустилась на колени перед Диз и легонько погладила ее по голове. Диз застонала, шевельнулась.
– Тише, не спеши, – заворковала она не переставая гладить ее по волосам. – Теперь ты здесь с нами.
– Сейвен…
– Да, да, очень скоро мы пойдем к нему. А сейчас ребята перенесут тебя куда получше. Прости, мне не стоило делать это сейчас.
– Все в порядке, – проскрипела Диз с поразительной скоростью возвращаясь к себе, – я бы больше и пяти минут не вынесла. И… И не надо меня никуда нести.
Она приподнялась и села, облокотившись спиной о стену.
– Только немного времени с мыслями собраться… Надо.
Когда же она, наконец, более-менее окрепла и встала на ноги, Юки с удивлением отметила насколько вербарианка была выше. Нет, она и раньше знала про их рост, но увидеть воочию совсем другое дело. Рядом с ней Юки чувствовала себя ребенком. Странно, но не только по росту, но и по возрасту. Хотя, отчего бы, казалось?..
Диз обвела всех взглядом, остановившись на Енисее.
– Ты… Совсем не похож на ту жестянку из прошлого.
Енисей потупился, покраснел бы, если не сумрак окружающего их коридора.
– Много времени прошло, Диз. Очень много. Я изменился и теперь я больше человек, чем вербарианец, уж прости.
– Да какая разница, – Диз улыбнулась. – Все равно мне приятно видеть тебя, старый друг.
Она протянула руку Енисею и тот с готовностью пожал ее. Так, с минуту они стояли, замкнувшись в сокровенном, замкнувшись только в общем воспоминании растянувшемся на… На сколько? На несколько жизней?
– У меня до сих пор все это в голове не укладывается, – неожиданно для самой себя сказала Юки. Все посмотрели на нее. – Я как будто во сне. Думаю, вот-вот проснусь и пойду на работу рассказывать свой яркий и такой странный сон.
– М-да, – крякнул Аба. – Отчасти ты права. Все сон, кошмар от которого не очнуться.
– Разве что сейчас, – мрачно подытожил Вавилов. – Идемте. Нас наверняка уже ищут.
Добравшись до лифта странная компании загрузилась в него молча, Вавилов нажал кнопку, дверь закрылась и… Ничего. Кабина, наверное, с минуту стояла неподвижно издавая только прерывистый зудящий писк. Затем она качнулась и, сперва медленно, но потом все быстрее и быстрее устремилась вверх.
Юки огляделась украдкой: все как один мрачные, задумчивые. Они как будто наперед знают, что да как. И это как, да что не очень-то весело. И ей совершенно, совершенно неизвестно. Вот и стоит она теперь как дура.
– Э-мм, – в точности как в прошлый раз свела на себе общее внимание. – А почему вверх? Я думала, что генизы внизу, в глубине планеты.
– Мы уже внутри, – неохотно пояснил Вавилов.
Видно было, что ему говорить совсем не хочется. Другие так и вовсе воды в рот набрали. Кипяточку.
– Мы внутри генизы, – пояснил Енисей. – И всегда в ней были. Разве что одного того, неизвестно когда случившегося первого раза.
– Так уж неизвестно?
– Ну, – Мать одарила ее мимолетным взглядом. – Более-менее известного. Двести или триста тысяч лет.
– Так примерно?
– Знаешь ли очень тяжело ориентироваться в пространстве, когда у тебя больше нечем ориентироваться. И некем ориентировать.
Кабина задрожала и со сдержанным скрежетом вмялась внутрь, точно пустая бочка под толщей воды. Он неожиданности Юки прижалась к Енисею, зажмурилась. Остальные тоже придвинулись, заключая в центре Мать.
– Когда мы выберемся в действительность, – продолжала Мать, – не будет уже ни вас, ни меня. Будем мы.
Кабина вновь заскрежетала, стиснулась еще сильней, так, что Юки почувствовала окружающих ее спутников. Теплых, мягких… Живых.
– Вы будете все видеть, все слышать, но действовать буду только я.
Повторный скрежет вдавил их друг в друга еще сильней. На этот раз он не прекращался, а все сильнее и сильнее стискивал Юки внутри себя. Она уже не могла ни двигаться, ни дышать… Даже сознание ее как будто сжалось, слиплась с другими. Последнее о чем она успела подумать было нелепое: «а ведь я давно не мылась. И пахнет от меня сейчас, должно быть, как от…»
* * *
Сейвен опешил. В первое мгновенье, когда узловатая, покрытая вся колтунами из тонких, угольно-черных нитей, лапа потянулась к нему он не понял. Лишь тонкое, отдаленное воспоминанье, как крик далекой-далекой птицы, задел в нем что-то, какую-то давным-давно забытую струну. И только после, когда вслед за рукой и угловатым по-космически огромным плечом из Солнца показалась строенная голова, он все понял.
– Айро…
«Она не погибла тогда, не сгорела в пекле светила, как я считал все это время. Вместо этого она ждала своего. И, видимо, дождалась».
Атодомель был здесь же рядом. И его оторопь едва ли ровнялась его, Сейвена.
– Этого не может быть, – замешательстве повторял и повторял он. – не может, не может, просто не может быть. Это невозможно!
Он в отчаянии посмотрел на Сейвена.
– Это не может быть она.
– Не может быть, но есть.
«Что ж. В таком случае это конец». Странно, но от мысли этой стало легко, легко настолько, что Сейвен позволил себе усмешку.
– И стоило столько кочевряжиться. Что б потом просто тебя проглотило вселенское безумие. Ат, ты говорил, что я безумен. Вон, полюбуйся. Если я безумие, то это тогда что?
– Смерть.
– А Первые? Те, что перенеслись за тобой.
– Их больше нет. Они теперь и есть вот это. И я боюсь… Я боюсь что… Она знает дорогу домой.
– К тебе домой.
– Да. А это значит…
– Хе-х, это значит, что я умываю руки.
Сейвен демонстративно отряхнул ладони и уселся прямо на воздух.
– Мое тело готово, малышка. Я готов отдаться тебе хотя б для того, что б изнутри понаблюдать за тем, как ты сожрешь всех Первых.
– Боюсь, ты не понял, – голосом обреченного проговори Атодомель. – Она нашла выход в Космос и теперь сожрет его весь. Тебя, меня, других Первых… Все планеты, все светила, словом, все пространство. Не будет больше ничего кроме этой мерзкой твари!
– Себя-то она такой не считает.
Первое впечатление сложилось ошибочное. Подкрепившись Первыми, примчавшимися на выручку Атодомелю, Айро вовсе не тянулась к ним, как положил Сейвен. И понятно, ведь потянуться непосредственно к ним могли лишь те самые несчастные Первые, обделенные другими целями, кроме как теми, что привели их сюда. Планы же вселенского безумия, если они конечно были, вряд ли заключались в сиюминутном поглощении давно мертвой планеты… Разве что она не вспомнила про них.
Но, по всей видимости, нет. Безумие Айро не какое-то расчетливое, хитрое безумие эрудита, это скорее… «Плесень, гниль, тлен. Бессмысленное и беспощадное».
Выбравшись наполовину чудовище уперлось вибрирующими, аморфными конечностями в брешь и напряглось. Сейвен видел это по тому, как взбугрились узелки и нити, из которых оно состояло.
– Ну и мерзость…
Чудище как будто не чувствовало жара. Оно вытянуло на поверхность – в самую корону Солнца – свои черные волокнисто-туманные внутренности и принялось ползать по светилу, как какой-то слизняк по яблоку. Время от времени оно останавливалось, замирало как будто прислушивалось, припадало строенной чудовищно исковерканной мордой к поверхности и то ли откусывало от него куски, то высасывало свет. После каждой такой паузы по угловатому телу пробегала искра, чудище вздрагивало и медленно ползло дальше. «Пьет чистую энергию. Сил набирается, не иначе».
– Ты что-нибудь собираешься с этим делать?! – закричал Атодомель, картинно разводя руки.
– Ага, – отозвался Сейвен. – Смотреть буду. Внимательно. Не хочу ничего пропустить.
Атодомель зарычал и бросился, было на Сейвена, но, подскочив к нему, уперся о холодный, решительный взгляд.
– Что?
– Так нельзя! Останови это!
– Да? А разве не ты стал причиной ее рождения? Разве не ты явился к нам? Разве не ты решил нарушить правило взращивания разумной жизни, а? А я теперь должен тебя защитить и весь Космос в придачу? Так хер там плавал. Я буду смотреть. Хочешь поучаствовать в задержании кошмара вселенной – вперед. Она вся твоя.
Солнце заметно потускнело, покрылось пятнами. «Вот, сейчас она доест и будет смотреть по сторонам, чего еще пропустила». Сейвен поерзал на невидимом кресле, устраиваясь поудобней. «Надо было сразу ей отдаться. Не мучился бы столько времени, да и других не мучил, но… Прикрасы уничтоженья мне награда».
– Но генизы! – не отставал Атодомель. – Хотя бы для них.
«Ах, да генизы». Сейвен и совсем забыл, было, про них. «Ведь там манипулятор. С его помощь, пожалуй, и можно было бы что-то предпринять, но…» Он представил себе, что опять, что ему снова придется куда-то мчаться, чего-то вырывать, сражаться, и продолжать так, продолжать до бесконечности. Да с чего бы ради! Приди сюда Первые, тогда, да, тогда без колебаний. А тут… Он снова посмотрел на чудовище неспешно пожирающее светило, как какая-то ящерица, что пожирает скорлупу из которой вылупилась. Тут конец всего.
– Пожалуй, я и с манипулятором тут не сдюжу, – признался он. – Да и не хочу. Задрал меня этот космос во главе с Первыми.
– Но…
– Все кончено. Смирись.
За спинами их спекшаяся, пустая корка мертвой планеты лопнула. Сейвен ничего не услышал, да и не мог в безвоздушном пространстве. Но почувствовал, ощутили всем нутром как утлый остов планеты разрывает на части то, что долгое время служило им игровой площадкой.
Это лазоревая сфера проклевывалась на омраченный солнечный свет, точно дивный цветок в соляной пустыне.
* * *
С видения Юки будто пелена сползла. Можно было бы сказать, что с глаз, но в данный момент глаз у неё не было. Как не было рук и ног, не было головы и почек, не было ничего кроме сознания, парящего над материальным, как туман над болотом. И над болотом ее сознания начинался рассвет.
Она помнила все и тем непонятней ей было место в котором она очутилась. Безжизненный, лунный пейзаж с тем лишь отличием, что солнце нависало над самой головой. Большое в пол горизонта и какое-то потрепанное. Сперва она даже сочла, что это не их мир, и что солнце над нею и не солнце вовсе, а чужое, безымянное светило, но это сомненье было лишь как плевок на горячей стене уверенности, уверенности в то, что вот оно, то самое, долгожданное возрождение. Мысль убежденья хоть и принадлежала ей, но только отчасти. Она мысленно оглянулась и, нет не увидала, – ощутила присутствие сонмы людей, убегающих в бесконечность, слагающих нечто огромное, как цветные песчинки, что рисуют квадрокосм в каком-нибудь тибетском храме. Среди этой прекрасно упорядоченной россыпи угадывались не песчинки, но камушки... Енисея, Вавилова, Абы... Но и они терялись в узоре объединяющем всех. В Матушке Земле.
Она сильно изменилась и продолжала меняться даже сейчас, пока выбиралась на поверхность. Упорядоченный, давным-давно узнаваемый узор, как лицо хорошо знакомого человека обогащался новыми деталями, нюансами и тонами, как будто лицу этому делали самый прекрасный из всех возможных макияжей.
Нет, все не то. Как можно сравнивать генизу Вербарии с какими то пудрами, да помадами? Так ведь и обидеть недолго, а обидеть было кого. Вербарианцев за ее спиной хоть и стояло гораздо меньше, но они не казались чем-то незначительным или вторичным. Напротив. Прямо на лету они становились особыми чертами, теми оттенками, что придают личности колориту и выразительности.
Всем этим была и она. Изнутри. Но как снаружи? Разглядеть себя со стороны Юки если и могла, то лишь отчасти, ровно настолько, насколько можно рассмотреть себя без зеркала. И что же? Выглядела она как лазоревый пузырь воды или еще лучше селикогеля, что выдавливался сквозь мелкую сетку.
Да, времени поосмотреться ей досталось немного. Едва Мать выбралась на поверхность, уже будучи совершенно спаянной с вербарианцами, она распрямилась и пристально, со вниманием миллиардов наблюдателей, посмотрела на Солнце. Теперь Юки если и могла посмотреть куда-то по собственной инициативе, то не больше, чем смотрят в обычных обстоятельствах краем зрения, без фокуса. Только вот рассматривать себя отпала всякая мысль и Юки, вместе с остальной сонмой зрителей, уставилась на светило, по которому ползало что-то… Какая-то черная, свитая из вздрагивающих узелков и ниточек тварь, отдаленно, очень отдаленно напоминающая человеческий (или вербарианский?) труп.
Нижней части туловища не было – торс чудища оканчивался черной, будто бы подгорающей на конце массой. Три пары длинных, тонких и похожих ветви рук постоянно двигались трясли как в треморе и, если даже ничего не делали, то вращали, хватали, сжимали, рубили в дерганом сомнамбулизме. Голова же… О, голова походила на голову индусского демона смотрящего искаженными рожами в три стороны. Монстр ползал прямо по коронарному сиянию, как по высокой траве, то и дело припадал к самой «земле» и тогда по черному телу проходила волнообразная искара, чудище выгибалось, ползло дальше, а на месте где она останавливалось, чернело рваное пятно. И таких пятен было уже много.
Внезапно солнечная тварь остановилась, приподнялась на верхних, самых крупных руках и завертело бошкой, точно прислушиваясь. Юки затаила дыхание. Она знала. Точно была уверена, что чудище услышала их, уловила их общие мысли и теперь… Раскрыла пасть, точно складной стакан и заревела на всю систему выбросом плазмы. Красивый, похожий на оранжевое северное сияние крик прервался, прошел в прерывистый стон, истлевший на излете кармином. Пасть захлопнулась и голова монстра молниеносно повернулась и следующий плазменный крик полетел в их сторону.
Мать Земля поздно опомнилась. Слабость от сосбтвенной новорожденности, неожиданность представленная как факт, неизвестная, нежданная тварь вогнали ее в оторопь, так что на внезапную атаку она не успела среагировать. Вместе с ней Юки зажмурилась, ожидая удара, но… удара не последовало.
* * *
Сейвен едва успел отразить пущенную в генизы энергетическую струю. Концентрированная плазма столкнулась с ним, расшиблась о подставленную спину и разлетелась по околокосмическому пространству искрящимся рыжим туманом.
«Больно».
Удар, действительно, вышел болезненный, вмявшим края Сейвена в обугленный камень планеты на добрую сотенку метров. Он невольно поморщился лазурной рябью, оглянулся. Тварь, ожидавшая другого эффекта, если, конечно, вообще что-либо ожидавшая, развернулась совершенно, вперила все конечности поглубже в Солнце и навела на них свое рыло, точно орудийный ствол. Пасть вновь раззявилась и в глубине глотки вспыхнул свет. Солнце потускнело, замигало в такт ослепительной искре в глубине пасти чудища, словно то подключилось напрямую к звезде и теперь готовилось обрушить всю ее мощь на Сейвена.
«Сейчас вдарит».
На краткий миг космос из черного сделался невыносимо белым и за это краткое мгновение Сейвен все что успел сделать, это сгруппироваться, накрыв собой генизы как щитом. Его вдавило, вплющило в истерзанную планету маленьким, но крепким блюдечком, точно стремительным домкратом вдавило в мягкий грунт. Из последних сознательных сил он попытался обернуться вокруг гениз, дабы оградить их от шумящей со всех сторон сырой, неструктурированной энергией, держался за эту мысль до последнего, до самого конца, до тех пор, пока на подсознании, где-то на задворке Сейвена на всплыло слабое: «зачем?..» И не получил в ответ столь же смутное: «хочу».
Он чувствовал ее голод как свой. Вечный, неутолимый, требующий поглощать все без разбора. Столько материи, сколько возможно. Всю материю космоса! Все! Разложить в энергию, дикую необузданную, первозданную. Разрушить все, переварить и исторгнуть обратно. Все. Все!
На мгновенье Сейвен понял стремленье Айро и, что удивительно, на то же мгновенье разделил его. Ее желание – желание не осмысленное, не раскрытое в результате длительного размышления в солнечном заточении, не выводы, не чье-то наученье… Оно такое же естественное, как желание воды затопить сушу, камня упасть на землю и планеты вращаться по своей орбите. Она такая же естественная часть космоса и быть может... «Она права». Короткое признание точно обожгло Сейвена, обожгло обидой, бессилием и собственной никчемностью.
Он сжался сильней, понадежней схватив генизы, собрал последние силы, но не стал противиться напору луча энергии, продолжавшем втаптывать его вглубь планеты, а, напротив, попытался влиться в него, оседлать, если можно, что бы поскорей пронзить планету насквозь и оказаться с той стороны. «Это даст небольшую передышку. Можно будет укрыться за остатками Вербарии, пока оно не поймет что произошло».
И это сработало. Сдерживаясь из последних сил, Сейвен проломил обратную сторону планеты и рухнул подле пробоины, стек с гениз, да так и остался лежать без движения, в то время как плазменная рапира продолжила свой рассекающий космос выпад. Сейвен хватал энергию пространства, но не мог отдышаться, по нему, если можно так выразиться, прошелся космический каток. Он с невероятным усилием приподнялся на локтях, посмотрел, спас ли генизы, посмотрел и… Забыл про всех. Про собственное бессилие, про Айро, Первых… Забыл про всё.
Перед ним, опустившись на колени, стояла она.
– Диз, – прошептал он прежде, чем сознание бесславно покинуло его.
* * *
Планета разваливалась на куски и страшнее всего было то, что это происходило в полнейшей тишине.
Мать Земля, или что вернее – Диз, успела-таки подхватить Сейвена и отлететь на безопасное расстояние, хотя… Какое расстояние теперь можно было считать безопасным? Юки собственными, ну, почти собственными, глазами видела как сверкающая струя пламени продолжала бить в пустоту космоса, разбрасывая по сторонами протуберанцы пламени. И такой удар с большей долей вероятности повториться. Тварь из Солнца их пока не видела – Мать, ловко лавируя между непрестанно дробящихся кусков бывшей тверди, старалась держаться вне поля ее видимости. Но скоро, очень скоро хрупкий щит искрошиться в астероиды и тогда они предстанут пред этим кошмаром как на ладони.
Огонь погас и осколки Вербарии будто провалилась в другую реальность, в контрастный черно-багровый калейдоскоп. Но Мать, воспользовалась темнотой – спряталась в одной из теней и отважилась выглянуть.
Звездный паразит замер на месте и, казалось, пристально смотрел на творенье дел своих. Затем тварь медленно опустилась на поверхность Солнца, распластала по не ней конечности, расправила требуху из разодранного торса и обернула огненную сферу кольцом. Словом, вцепилась в Солнце решительно. Строенная морда, уткнутая, было, в поверхность приподнялась и пасть на ней снова раззявилась.
На этот раз ее удар вышел другим, куда более широким, но оттого несколько медлительным. Мать Земля отскочила прежде, чем спиралевидный выброс, сливающийся прямо на лету в огненную трубу, накрыл то, что прежде считалось Вербарией. Несколько разнояркостных вспышек и от останков не осталось и следа. Только белесая пыль струей всосалось тварью по огненной трубе.
Мать уже совершенно осознала, что противник ее никакие не Первые, а чудище хаоса, что все это время спало в недрах Солнца, было разбужено Первыми и… Пожраты ею. И, если бы они знали про ее существование, то, верно, подумали бы еще с десяток раз, прежде чем возвращаться. Так или иначе, но плоть Первых и то, с чем они пришли на Землю, не только разбудила монстра, но и придало ему сил.
Юки видела себя в отражении звезд, видела, как, пожалуй видели точно так же себя еще несметное множество душ. Лазурная дева с длинными развивающимися волосами. Она летала по космосу точно комета, нет, много, много быстрей. Кошмарная тварь попросту не успевала следить за ее перемещением, палило наугад, уничтожая, высасывая попусту силу Солнца. Ей бы прицельно выстрелить в Юпитер, например, или Сатурн, что хоть немного заполучить дармовой энергии, но куда там. Юки внутренне усмехнулась. Простой замысел, против простой, тупорылой как ящерица твари – извести все ее силы, что бы потом… А потом и видно будет.
Солнце все тускнело и тускнело. Из ярко-оранжевого, в белую прожилку оно исподволь превратилось в багрового, считай коричневого старика. Не без грусти Юки смотрела на то, как оно, буквально уменьшалось в размере иссыхало, точно сушеное яблоко. И этот червь, что в центре… Он сдохнет только вместе со светилом. Печальный факт, но Юки принимала его, в глубине своей маленькой человеческой души веря, что у Матушки есть замысел, просто она не успела рассказать ей про него. И что-то такое было, витало на задворках подсознания, что-то что крутиться на языке, ищет выхода, но… Что?
Выстрелы чудища сверкали все реже и становились все короче. Вжатое в тускнеющее Солнце тело существа стало похоже больше на оголенный корень космического древа. Старого, гнилого и почти мертвого. По всему околосолнечному пространству стелился туман из раскаленных газов и пыли – последствия безумной пальбы. Уворачиваясь от последних ударов, Юки, вместе с Матушкой, вычерчивала в этом облаке круги, оставляла концентрически следы в плоскости эклиптики, где газы и пыль сливались образуя сгустки материи. Эти следы или кольца… В них скрывался какой-то потаенный смысл, суть которого Юки если и понимала, то на глубинно всесознательном уровне. На том уровне, что доступен только Матушке Земле, на уровне, где она мыслит всеми ими.
Когда тварь выдохлась окончательно, Мать отскочила за орбиту Марса, почти до кольца астероидов и, со скоростью, едва не превосходящей скорость света, ринулась в атаку. Юки видела все, как будто это она неслась в туннелеобразном окне из смазанных звезд прямиком к раззявленной страшной пасти. Видела как края этой пасти все приближались и приближались, вытягивались кольцом вдоль стенок временного колодца. Видела все до тех пор, пока не влетела в нее. И тогда все. Тогда настала полная чернота. Юки уже подумала, что померла, что тварь проглотила ее как проглотила туман оставленный после прожарки Вербарии, но потом засомневалась. Тогда бы она точно не думала об этом. И поэтому… Следовало немного потерпеть? Так она и сделала. Сидела, (летела?) и просто ждала, пока в черноте не стали появляться багровые крапушки. Крапушки становились больше, змеились чаще и все светлели, светлели до тех пор, пока не слились в сплошной белый, обжигающе яркий свет, что стал постепенно сворачиваться с краев, точно чудная трехмерная скатерть. За пределами света был космос. Вечный, черный, украшенный сверкающей россыпью звезд. Или точно таких же как их историй?
Юки будто видела себя со стороны. Только то, что она видела едва ли ассоциировалось с человеческой личностью. Под ней, под ее невесомым взором горела новая звезда нежно голубого цвета. И Юки сразу поняла, что это не Солнце, ведь Солнце оранжевое и гораздо крупнее. Почему? Потому, – ответила она себе же – что это было Старое Солнце а это… Новое. И вокруг этого Нового Солнца, в урезанном протопланетном диске, простирающемся едва ли за пределы мертвой Земли, уже виднелись зачатки будущих, таких же как и Солнце Новых планет.
* * *
Тишина и мрак.
Эти явления природы, в цветном и подвижном мире всегда будут значить гораздо больше, как несоизмеримо больше скрывается за черными зрачками цветных глаз.
Сейвен лежал и ни о чем не думал. Приятное ощущение, когда пусто, спокойно и никуда не надо нестись. «Как обычно». В пустом и покойном сознании образовался первый камень на который он и наткнулся. «А куда я обычно всегда спешил?» Смутно, как из предрассветного тумана огни кораблей, стали выплывать другие, знакомые уже мысли и Сейвен невольно поморщился, застонал.
– Сука, опять.
«Даже сдохнуть по нормальному не получается».
– Сейвен?..
Мысли его замерли, обернулись на голос. Все мысли разом узнали этот голос. Он распахнул глаза и порывисто выпрямился. Сидел он на кровати, застеленной белоснежными шелковыми простынями в уютной светлой комнатке у самого края неба. Высокое окно, шириной в стену, томно переливалось волнами дневного света отфильтрованного толщей воды. Он узнал место. Тот самый несуществующий пятый этаж центрального здания Купола Бредби. «Ого. И это помню еще».
Самым же прекрасным в этом свежем и живом утре была Диз. Она сидела рядом на стуле с забранными на затылке в пучок волосами, в простом сиреневом платье со счастливой улыбкой на лице и многозначительным блеском в уголках глаз. Он нерешительно протянул руку и осторожно стер слезинку, скользнувшую по левой щеке и засунул смоченный палец в рот.
– Соленые.
– Конечно, дурачек, а какими же еще они должны быть?
Сейвен молча смотрел на нее не веря тому, что видит. В голове наперегонки неслись предположения что это все значит, почему он здесь и как, каким невообразимым образом он встретил ее. Мысль об утрате любимой, утрате окончательной, такой, какую нельзя вернуть, как невозможно вернуть упущенный миллиард лет, закоренела в нем подобно распоследнему догмату. «Ее нет и ничто и никогда не вернет ее из пучины безвременья».
Однако, она была здесь, сидела прямо перед ним. Он снова протянул было руку в невольном порыве еще раз дотронуться до ее лица, но на полпути отдернул, перехватил ее второй рукой и прижал к груди. На него навалился такой страх, какого он никогда еще не испытывал. «Вот сейчас она испариться, сейчас, сейчас, сейчас». Но вместо того, что б улетучиться, Диз сама протянула к нему руку и провела тыльной стороной ладони по его щеке. Он накрыл ее ладонь своей, сжал, перехватил второй и поцеловал.
– Диз.
– Да. Это я. А это ты.
В дверь его опочивальни, светлой, просторной, лишенной всякого приземленного хлама осторожно постучали. Сейвен и Диз, продолжали смотреть друг другу в глаза совершенно не обращая внимания на звук. Стук повторился громче и требовательней. Не сговариваясь они, наконец, оба обернулись.
– Д-да? – нерешительно позволил Сейвен. – Войдите, наверное.
Дверь отворилась и на пороге возник смутно знакомый тщедушный человечек с огромными залысинами на черепушке и такими же внушительными ушами. Он посмотрел на них с секунду молча, затем расплылся в широченной улыбке и произнес на распев:
– Ах, аморе-мо. Что может быть лучше воссоединения, после длительной разлуки.
– Аба?
– В самую точку, мистер Сейвен.
Гольштейн картинно расшаркался, и, все с той же улыбкой произнес:
– Мать скала, что ты очнулся и попросила передать, что будет ждать вас главных ворот. Как будете готовы – спускайтесь. Дорогу, надеюсь, помните еще?
Спустились они только через час, да и то, едва-едва сумев оторваться друг от друга. Будь их полная воля они не спустились бы до самого заката, но сочли такой жест за бестактность и, нашарив в шкафах свежую светлую одежду переоделись и, не выпуская друг друга из рук, будто бы боясь потерять, отправились к лифту.
Всё, что окружало Сейвена знакомо ему было с самого-самого начала, знакомо и дорого, точно детские воспоминания. Он с любопытством подмечал всякие мелкие детали оставленные им в прошлом на далекой погибшей Вербарии. Встречные улыбались им благожелательно и кивали головами, здороваясь. Кого-то Сейвен не помнил совсем, кого-то помнил смутно…
– Сейв!!!
Наперерез через всю жилое кольцо, сквозь благоухающий садик, точно медведь сквозь бурелом к ним несся Зак.
– Ага! – он стиснул Сейвена в объятьях, приподнял над землей и, крутанув раз другой вокруг оси – выбросил. – Я знал, что бы выкарабкаешься!
– Совру, если скажу, что рассчитывал, – сам улыбаясь, ответил Сейвен. – Вы все здесь?
Зак на секунду замолчал, улыбка сползла с его лица.
– Крайтера и Разиель пока нет. И Тиефа тоже, – он снова попытался улыбнуться. – Но это пока. Вскоре Мать и их вытащит.
– А мы как раз направляемся к ней, – мягко, но решительно сказал Диз. – Давай после.
– Да, конечно! – и он шутливо ткнул Сейвена кулаком в плече. – Вечером, ага? За бутылкой пальмового, ты мне все расскажешь.
– Непременно…
Зак умчался, а Сейвен и Диз пошли дальше. Собственно, Сейвен и знать не знал Кто такая Мать и почему они к ней должный идти.
– Диз, я…
– Ничего не спрашивай у меня, – в очередной раз прервала она расспросы. – Сейчас все узнаешь.
– Но…
– А, вот и она.
У выхода из Купола их поджидала женщина. Взглянув на нее Сейвен узнал Юки, но, как он убедился секундой после, то была только привычная для нее форма. Одета она была в просторный до самого пола балахон с откинутым капюшоном. Ткань походила на шелк, но причудливо переливалась сине-зелеными тонами независимо от падающего освещения. Накидка ее казалось жила сама по себе. Судя по всему это и была Мать. И она приветливо улыбнулась подошедшей к ней паре.
– Вот он, мой спаситель, – почтительно проговорила она самым обычным человеческим голосом и поклонилась ему в пояс. Опешивший от такого жеста Сейвен как будто окаменел, открыл было рот, закрыл его снова и, наконец, лишь кивнул головой в ответ.
– Диз, позволь мне ненадолго украсть у тебя Сейвена. Всего на несколько минут.
– Для тебя, все что угодно, – весело отозвалась она, выпустила из своей руки руку Сейвена и, щеконтнув его в щеку кончиком носа, шепнула на ухо: – я буду в своей скорлупке. Как закончите – приходи. Буду ждать.
Они проводили ее взглядами до первого поворота и затем, не сговариваясь, вышли через главные врата и за порогом, вновь как по единому наитию, посмотрели на Солнце.
– Значит, Мать, да?
– Так меня называют, – улыбнулась она уголками губ. – Но ты можешь называть меня Теньеге.
– Теньеге. Ну что ж. Что случилось, мама? Последнее, что я помню, это как Айро продырявила меня.
– Почти, но не до конца, как видишь, – она взяла его под руки и они медленно пошли по песчаной тропинке, так знакомо извивающейся меж сочных от свежей травы всхолмий. – Тот удар… Если бы не ты, то он оказался бы для меня фатальным. Видишь ли, в момент выхода, когда я сливалась в генизой Вербарии, я была максимально уязвима. Буквально – беспомощна. Эти первые минуты моего отождествления с действительностью были решающими.
– Так, я мог и не случиться, – пожал плечами Сейвен. – Более того я… Я не хотел сражаться с Айро. Я хотел… Ты не представляешь насколько я тогда был близок к тому чтобы сдаться.
– Но не сдался же.
– Все вышло само-собой. Я…
– Я знаю. Можешь не продолжать.
– Ну, и дальше что?
– Ценой манипулятора, но я поразила ее.
– Айро больше нет?
– Как сказать, Сейвен, как сказать… Посмотри вокруг. Оглядись. Ты же узнаешь этот мир?
– Конечно, – Сейвен почувствовал, как по его лицу разлилась краска. Как он мог забыть то, что исподволь всегда лелеял в мечтах.
– Это и есть Она. Растворенная манипулятором до базовых информационных флюидов и пересобранная мною по образу и подобию обоих миров.
– Ты хочешь сказать, что и Земля тоже здесь?
– Здесь, но на другой стороне. Вербарианцы и Земляне теперь соседи и могут спокойно, по первому желанию перемещаться друг другу в гости.
– Я все еще ничего не понимаю.
– Я лишилась манипулятора – принесла его в жертву, если можно так выразиться. Иначе победить кошмар космоса не представилось бы возможным. Да, будь она одна, без внезапной подкормки Первыми, то манипулятор, пожалуй, и удалось сохранить. Тогда бы мы прокатились к ним, в обитель и пошуравали там как следует. Но, что случилось, то случилось. А случило то, что Айро, как ты и сам, наверное уже понял, не сгорела тогда в огне Солнца, а просто… Плавала в нем и ждала. Набиралась ярости и безумия. В день когда Первые переместились она сожрала их без остатка тем самым обернувшись той тварью, что мы с тобой застали.
– Но ведь у них, наверняка были свои манипуляторы, или еще что-то похлеще. Я понимаю, с Айро совладать нельзя, ни мне, ни… Им. Почему она не воспользовалась их средствами?
– Она и воспользовалась, но по-своему. Если дать обезьяне микроскоп оно ж им не будет пользоваться по прямому назначению, а максимум что сделает, так это орех им разобьет. И то, если поучится.
Они остановились подле небольшой скамейке и уселись на нее. Солнце светило ярко, озолачивая и безбрежное ясное небо, и луг под ним, и, особенно, – до рези в глазах – купол Бредби.
– Она извлекла из Первых и их инструментов лишь сырую энергию. Это как, – она совершенно человеческим жестом пощелкала пальцами, в поисках подходящего слова, – это как взять с десяток яиц Фаберже, переплавить их, да так и продать – бесформенным куском золота… Ты знаешь кто такой Фаберже?
Сейвен покачал головой.
– Ювелир такой был на Земле. Короче, Айро по своей природной ограниченности все испортила. Ну и теперь стала для нас новым Солнцем. Со мной, точнее со всеми нами: землянами и вербарианцами в сути своей.
– Ахренеть.
– Круто, да?
– Не то слово. И что же… Теньеге? Все кончено?
– Если ты про суету сует, то да. Для нас всех теперь настает долгожданный покой.
Теньеге замолчала. Молчал и Сейвен. Ему до сих пор не верилось в произошедшее. Он все ждал, что вот-вот, что вот сейчас откуда-то высунется Атодомель и язык покажет, мол, что наигрались в партию, давай зачинать новую.
– А где Атодомель?
– Не знаю, – развела руками Мать. – Возможно он погиб в том бою, возможно болтается теперь где-то в космосе. А быть может, спрятался и замышляет новое зло. Я, во всяком случае, не вижу его нигде.
Сейвен прислушался к себе, к ходу мыслей и чувств… Он не ощущал прежнюю пронизывающую все прозорливость, а оттого тоже не чувствовал его присутствия.
– Я… Не могу ничего.
– Ты снова Сейвен, – улыбнулась Мать и потрепала его по коленке. – Точно такой же, каким был на Вербарии. Что, плохо я сделала?
Сейвен втихаря ущипнул себя за ляжку. Ущипнул, смакуя боль, ущипнул и подумал о Диз, а подумав о ней замер, точно громом пораженный. Лицо его растянулось в глуповатой улыбке, он рассеянно поднялся и так же, совершенно больше ничего не соображая, побрел назад к куполу, там, где его ждала она. И шел все быстрей и быстрей, пока не сорвался на бег.
Теньеге посмотрела ему в след и улыбнулась. Кротко и умиленно, как самая настоящая Мать, радующаяся на счастье своего чада. Затем она поднялась и просто исчезла, взблеснув на прощанье солнечным зайчиком.
Исправлено: Head Hunter, 31 декабря 2024, 14:57Ом Мани Падме Хум. |
|
